Продолжение. Начало.
— Малютку недавно подарила мне Лара, одна из трёх моих жён – рассказывал гамадрил Максим почтеннейшей публике, устроившись поудобнее на широкой деревянной полке, — и потому она сейчас в особом почёте. Ей ведь надо кормить малыша, поэтому я разрешаю ей брать еду первой, сразу же после меня, а остальным, как уж получится – смотря по настроению.
Анфиса – эта та, «маленькая», на которую кто-то из достопочтенной публики подумал, что она – детёныш. Она просто ещё юная, ей всего лишь три года с небольшим, а старшим моим девочкам – семь и восемь.
Я же – самый старший, как и положено уважаемому главе семейства — мне целых пятнадцать лет! Конечно, когда Анфису к нам только подсадили – любовь у нас была сумасшедшая…
И старшие жёны Анфиску просто возненавидели, — так надолго она меня с ними разлучила.
Но, как гласит человеческая поговорка, — любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Да, да, — «всё проходит», было написано на кольце Соломона — мудрейшего из царей.
… Поостыл и я. Вот тогда девчонки-то мои на ней и отыгрались. Мне просто не всегда хотелось встревать в их бабьи дрязги — ну, не могу же я только тем и заниматься, что восстанавливать справедливость среди своего гарема.
Да, в общем, немало пришлось Анфисе перетерпеть от старших жён щипки и толчки, и до сих пор она у нас как-то на птичьих правах. Я за неё, конечно, частенько заступаюсь, когда её Лара или Клара её обижают, но в том-то и дело, что я это не всегда вижу. Иногда бывает, я и сам не пойму, в чём у них там дело — вдруг как раскричатся ни с того ни с сего, как затеют разборки.
А они исподтишка, незаметно от меня стараются Анфиску терроризировать, когда я отвернусь или чем-то занят. И однажды я подглядел, как Кларка делала вид, будто что-то ищет в опилках на полу, а сама между делом к Анфисе подвигается, подвигается и потом ка-ак ущипнёт её — та аж взвизгнула. Ох, и задал же я тогда ей жару. Кому, кому, — Кларке, конечно. А знай свой шесток!
Вообще, я очень строгий! Даже когда нас кормят, я хорохорюсь и делаю вид, что нападаю. Мне так положено, иначе я — не вожак. Я всегда должен быть агрессивным, всегда должен быть настороже, ведь на мне ответственность за безопасность стаи. Вот поэтому я часто показываю посетителям клыки — особенно, когда они пытаются подойти слишком близко к нашей клетке.
И особенно тогда, когда возле клетки скапливается слишком много взрослых самцов, то-есть этих, ну как их? Мужчин! Вот тогда я, — вы только обратите внимание, — начинаю часто зевать! А это ведь не зевание, нет!
Вот наш экскурсовод Ариша это уже поняла, она так посетителям и объясняет. Не думайте, говорит, что это Макс зевает. Это он вам клыки показывает. И все тогда: ох, ах! И тогда сразу обращают внимание на то, на что я всё время пытался их внимание-то и обратить…
Как раз в этот момент Арина с группой любопытствующих подошли ближе:
— Вот обратите внимание, это как раз то, о чём я вам только что говорила. …Видите — бабуин как будто бы зевает. Но это по нашим человеческим понятиям — зевает, а на их обезьяньем языке обозначает: «а ну-ка, посмотрите, какие у меня клыки! Берегитесь!»
Да, показать ему, конечно, есть что! Такие клычищи шутя собаку разрывают.
«Нет собаки, которая, сцепившись с бабуином, осталась бы живой — писал один знаток африканского мира. Вонзив в ненавистного противника зубы, бабуин руками отталкивает собаку, вырывая куски из её тела». А ещё этот знаток африканского мира писал о том, как богат и могуч язык бабуинов, — продолжала Арина.
— А ну-ка, Максик, покажи, как же разнообразен твой язык! — сказала она, обратившись к обезьяньему султану.
И Максим, словно поняв, что от него хотят, громко гавкнул, приподнявшись. Мама одной девочки аж подскочила на месте, а кто-то в толпе посетителей взвизгнул!
— Вот видите… — продолжала Арина, — да-да, гамадрилы — бабуины ещё и лаять умеют, как собаки, недаром ведь их ещё называют «собакоголовые». В их языке — есть множество характерных звуков, которыми они выражают и расположение, и неудовольствие. Есть сигналы покоя и безопасности, и приглашения к обильному корму. Есть и такие, по которым надо либо покучнее собраться, либо немедленно разбежаться.
— Ну, насчёт «разбежаться» — это у нас тут вряд ли получится, а вот «покучнее» — это мы частенько практикуем, — прокомментировал Макс, — и тогда в нашей сложной семье всё-таки случаются минуты мира и спокойствия. Я имею ввиду ритуал чистки — перебирание шерсти друг у друга.
— Клара, Анфиса, идите сюда, любимые! — грозно прорычал Максим, —Лара, а ты занимайся с малышом, тебя это не касается!
Клара и Анфиса, занятые поисками каких-то пищевых остатков на полу в опилках, поспешно подтянулись к мужу. Максим развалился и закрыл глаза, а жёны начали что-то старательно выискивать в его густой шерсти.
— Ну, теперь вы видите, как у гамадрилов — бабуинов происходит ритуал чистки – объясняла Арина собравшимся. — «Палочную дисциплину» в их жёсткой иерархической структуре очень смягчает этот ритуал. В природе партнёры, понятно, выуживают в шерсти друг друга соринки и насекомых. Здесь же у них нет никаких насекомых, да и соринок немного попадается, но ритуал есть ритуал, тем более, это так приятно…
Особенно, когда за самцом ухаживают сразу две жены, как сейчас у Макса. Одна садится с одной стороны, другая — с другой…
— Ох, Макс, какой же ты эгоист – как и все мужчины, — вздохнула Арина, с упрёком взглянув на разнежившегося Максима.
— Ничего подобного – отвечал тот, приподняв слегка голову, — иногда я и сам за ними ухаживаю, особенно часто за Анфисочкой. Она ведь хоть и жена, но почти что ещё ребёнок, и часто закатывает мне истерики, требуя внимания. Ну, а я снисходительно соглашаюсь и начинаю ласково и внимательно перебирать её шёрстку. А вы заметили, какая она у меня красавица? – обратился он к посетителям, обступившим клетку.
Одна из мам ойкнула, другая затрясла головой и зажмурилась. Чей-то весёлый, слегка подвыпивший папа подумал: «И что это со мной? Ведь совсем немного выпил – всего-то навсего бутылочку пивка…
…А такое впечатление, как будто я понимаю обезьяний язык…»
— Ну, вы только посмотрите, какие у неё красивые, выразительные глаза, — показал Максим на Анфису. — Ничем не хуже, чем у этих симпатичных накрашенных дамочек, глазеющих на нас. Так у дамочек они вон как навачканы, а у моей девочки от природы такие! Вообще, всё у нас естественное, всё природное. Вот у меня, например! Видите, какой я пушистый, как красиво у меня лежит на плечах мантия? Это называется плащ, ведь поэтому мы и называемся ещё плащеносными павианами – вам же Ариша рассказывала. А пушистым и красивым я смотрюсь, как раз благодаря нашим ежедневным чисткам, перебираниям шерсти.
И тут одна, обалдевшая от увиденного и услышанного мама какого-то совсем маленького ребёнка затараторила, округлив глаза:
— А вы что, Арина, — Максима специально причёсываете? А вы что, его купаете? А как вы его сушите?!
На что Макс так и затрясся от смеха и просунув нос сквозь прутья решётки спросил у «обалдевшей мамы»:
— И как же вы это себе представляете, сударыня? Действительно, я бы тоже хотел посмотреть, как бы это у них получилось. Хотя, если бы за это взялись лично вы, мадам, я бы, наверное, согласился!
— Ой! Ой-ё-ё-ёй!!! Ой-ой-ой, кто это?! Смотри, смотрите! – истошно закричал вдруг кто-то из зрителей, — вон, вон побежал! Детёныш! Маленький! Кто это?!
И ещё один карапуз запищал что-то на своём карапузьем языке, показывая пальчиком в сторону обезьяньих клеток, засеменив туда-сюда вдоль ограждения.
— Что, малыши, Федю увидали? – подошла к ним Арина. — Это детёныш яванских макаков – вон их клетки – поменьше, чем у гамадрилов. И она показала на клетку, где сидели три нахохлившиеся небольшие обезьянки. Вот о них, о семействе яванских макаков и будет мой следующий рассказ.
Марина Дутти
«Гималайский Клуб «Око возрождения»
О братьях наших меньших