Любое существующее пространство характеризуется наличием границ, отделяющих его от внешнего мира. Далее будет предпринята попытка исследовать, при каких условиях пространство может способствовать творческому раскрытию личности. В данной связи особое внимание мной будет уделено проницаемости указанных границ, без которых не было бы пространства, но которые, при определённой степени непроницаемости, могут превратить его в тюрьму. Под пространствами мы будем понимать жилые помещения, в которых происходит жизнедеятельность и развитие людей. Фредерик С. Перлс указывал, что в своём становлении человек тесно взаимосвязан с пространством, воспринимая его при вдохе и привнося в него нечто от себя при выдохе. Эта очень важная граница между человеком и пространством, пролегающая посередине дыхательного цикла, отличается высокой степенью проницаемости. Непроницаемость в данном случае неизбежно привела бы к прекращению развития, застою, смерти.
Современные психиатрические учреждения считаются местами реабилитации, развития и выздоровления. На первый взгляд кажется абсурдным, что на фоне этих намерений границы, обособляющие психиатрические заведения, в некоторых случаях заслуживают сравнения со средневековой крепостью. Вклад пространства в творческое раскрытие личности зависит также от того, может ли, и в какой степени, его вещественная составляющая быть оформлена и изменена путём совершения конкретных действий. Современная психиатрия в своём чуть ли не высокомерном материализме и стерильной холодности противится любому творческому вмешательству.
Социолог Эрвинг Гоффман ещё в 60-е годы, во время длительного опыта, направленного на познание собственных способностей, наблюдал за жизнью внутри одной из психиатрических больниц. Впоследствии он охарактеризовал её как тотальное учреждение, отличающееся крайней изолированностью от внешнего мира и строгой регламентацией внутреннего пространства. Помимо психиатрических лечебниц, к тотальным учреждениям Гоффман относит тюрьмы, концентрационные лагеря и казармы. Он особенно отмечает, что действия, совершаемые отдельными обитателями тотального учреждения, предопределяются системой внешних формальных правил и служащими, которые также исходят из существующих предписаний учреждения.
Дневной режим пациентов полностью определяется учреждением. Время подъёма, проведения гигиенических мероприятий и терапевтических процедур, принятия пищи, а также свободное время— предписываются сверху, и все без исключения пациенты обязаны придерживаться этого графика. Иными словами однородные действия выполняются в одно и то же время, без учёта того, что кто-нибудь может, к примеру, проголодаться уже к 12-ти часам.
Если рассматривать учреждение в свете его пространственного оформления, то можно вслед за Гоффманом сказать, что оно подчиняется набору правил. Таким образом, определение тотального учреждения применимо, скорее, к невещественному, характеризующемуся той или иной формой социального взаимодействия пространству. По мнению Гоффмана, тотальное учреждение не зависит от занимаемой им пространственной структуры. Я же, однако, попытаюсь дополнить набор предпосылок, на которых, собственно, базируется тотальное учреждение, пространственными, вещественными аспектами. Влияние пространственно-вещественных условий на социальное взаимодействие и индивидуальное самочувствие окажется совершенно очевидным на примере пространственной структуры закрытого больничного корпуса. Если попытаться отыскать изолированный корпус психиатрического учреждения, то в большинстве случаев он окажется расположенным на краю города или в труднодоступном районе. Внешние стены говорят своим видом, что попасть на территорию психиатрического комплекса и покинуть её не просто, дорога ведёт мимо охранника, регистрирующего всех посетителей. Затем необходимо преодолеть запертую на замок стеклянную дверь, которую пациенты не способны открыть самостоятельно. За ней начинается длинный стерильный и безликий коридор с голыми стенами, “украшенными” лишь лечебными планами. Вдоль по коридору расположено множество одинаковых дверей, о назначении которых говорят только небольшие таблички. Если открыть наугад одну из них, то наверняка окажешься в одной из многочисленных палат, обставленных в высшей степени функционально и содержащихся в стерильной чистоте в соответствии с санитарно-гигиеническими нормами. Палата может быть двух-, трёх- или четырёхместной, причём простота организации спальных мест сразу же бросится в глаза. Здесь практически невозможно найти признаки индивидуальности. На стенах нет фотографий, картин или плакатов. Кровати заправлены одинаковыми одеялами, не видно никаких личных вещей— книжных полок, музыкальных пластинок, фарфоровых фигурок или плюшевых зверей. На подоконниках не видно растений, а на полу нет уютного ворсистого ковра. Стены не выкрашены в пёстрые тёплые тона. Иными словами, ничто не свидетельствует о том, что здесь живут люди, которым, в принципе, свойственно определять облик помещений в соответствии со своей натурой. В данном случае всё представляется наоборот— помещения определяют состояние личности.
Монофункциональные помещения накладывают на обитателей жёсткие поведенческие схемы, от которых невозможно уклониться: палаты предназначены для сна, в столовой принято принимать пищу, её можно съесть или просто отставить, общая комната ориентирована не на общение а на стоящий здесь телевизор, в результате чего пациенты могут выбирать лишь между двумя формами деятельности— курением и просмотром телепередач. В одном терапевтическом кабинете принято заниматься физическими упражнениями, в другом, столь же монофункциональном,— следует развивать свои творческие способности. Есть терапевтическое помещение, занимающее во внутриклинической иерархии первое место. В нём стоят два стула друг напротив друга, на которые усаживают пациентов, разрешая им разговаривать. Здесь я хочу привести провокационное утверждение, принадлежащее Мауд Маннони: “Место, где разрешено пропагандировать свободу общения, нельзя назвать тюрьмой”. В целом можно заключить, что спектр активности пациентов целиком и полностью определяется предусмотренным функциональным назначением помещений.
Жёсткое ограничение свободы действий, как вследствие упоминавшихся выше социальных установок, так и по причине монофункциональности помещений, вызывает у пациентов либо разновидность защитной реакции, либо приводит к потере основ собственной индивидуальности. По мнению Гоффмана, принуждение к тому или иному действию, будь то прямое или косвенное, означает навязывание определённой идентичности. Формы идентичности, навязываемые психиатрической лечебницей, достаточно хорошо нам известны. Более нигде мы не найдём примера столь стеснённого содержания госпитализированных людей, подобных стереотипов, кажущегося нам немыслимым отношения к больным и их каталептической отрешённости. В чём же кроется причина всего этого, как не в самом помещении?
Так как помещения и их символическое назначение не предоставляют обитателям возможностей к переоформлению, последние оказываются не в состоянии работать и над собственной личностью, развивать в себе способности для преодоления кризисного состояния. Рискну выдвинуть утверждение, что пространство может способствовать творческому раскрытию личности лишь в том случае, если его оформление происходило в достаточной степени свободно и может быть также изменено путём определённых действий. Подобное пространство можно охарактеризовать как мультифункциональное, поскольку его оформление в любой момент может быть приведено в соответствие с насущными потребностями.
Пациенты закрытого учреждения лишены основополагающего права выбора, где, когда и с кем они хотят общаться. Закрытая лечебница представляет собой своего рода тюрьму, а психиатры похожи на судей, определяющих продолжительность тюремного заключения. Психические расстройства являются не единственной причиной ограничения свободы пациентов. В большей степени это обусловлено общественной реакцией отторжения в отношении душевнобольных. Принудительное помещение в клинику лишает пациентов права на самоопределение, превращая их в калек. Они утрачивают профессиональные и личные связи, возможность устанавливать новые контакты, кроме как с такими же “недочеловеками”, иными словами, лишаются любых перспектив дальнейшего развития. Из положения полноценной личности они опускаются до уровня зависимых существ, которые не могут совершить прогулку по парку без сопровождения надзирателей. Территория психиатрической лечебницы наглухо ограждается от остального мира. В то же время внутри происходит повсеместное разрушение границ. Пациентам отказывается в праве на сохранение собственной интимной сферы, и после вынесения научно обоснованного диагноза им предписываются медикаменты или смирительные средства. Изолированность от внешнего мира создаёт атмосферу, которая, будучи абсолютно недоступной для общественного взгляда, делает невозможным жизненно важный информационный обмен. Это может служить подходящей почвой для незаметного и, возможно даже, неведомого для общественности вторжения в личную сферу пациентов.
Однако возможны ли творчески организованные пространства, где не запрещено определять облик помещений, изменять его исходя их личных предпочтений, где пациентам разрешено сохранять свидетельства своего существования, где пространственные границы обладают степенью проницаемости, дающей пациенту возможность свободно передвигаться и общаться с внешним миром? Я хочу с удовольствием привести два примера таких творчески организованных пространств, среди которых наиболее ярким будет “Живой музей” в Нью-Йорке, который полностью отвечает теме заседания: “Пространство и искусство в психиатрии”.
И всё же мне очень хотелось бы сперва представить, хотя бы вкратце, проект, в рамках которого удалось реализовать альтернативную психиатрическую методику в виде достаточно мультифункционального и проницаемого пространства. Речь идёт о проекте Фердинанда Делиньи, который занимается воспитанием страдающих аутизмом и психозом детей в возрасте 8-9-ти лет в горном районе Франции, в окружении стада овец, на территории в несколько квадратных километров. На местности расположен ряд корпусов, где дети, в зависимости от своих пожеланий, получают питание и отдых, а также человеческое общение. Пути, по которым проходят дети, наносятся на карту и помечаются различными символами. Например, плотом обозначено то место, где у ребёнка, обычно полностью отрешённого от внешнего мира, возникло кратковременное переживание общности. Переживание общности, которое могло проявиться, например, при совместном выпекании большого пирога. В противоположность речевому и эмоциональному закрепощению, пространственной предопределённости делается попытка прежде всего преодолеть обыденность. Это своего рода анархическое состояние, пребывание в котором позволяет разрушить жёсткие схемы и делает возможным развитие. В этом природном пространстве существуют только географические границы, нет искусственной обособленности от внешнего мира. Границы и их проницаемость познаются и оцениваются в рамках человеческого общения. Служебные корпуса оформлены в соответствии с текущими потребностями. К примеру, если снаружи холодно, то в рамках этого естественного пространства с лёгкостью может быть организован очаг. Обитатели тотального учреждения в подобном случае зависят от рабочего регламента отопительной системы, не имея возможности его изменить. Это о многом говорит, если в проекте Делиньи находят отражение даже индивидуальные потребности в тепле.
Наряду с описанным проектом Делиньи, нью-йоркский “Живой музей” является, на мой взгляд, одним из самых новаторских среди альтернативных проектов в психиатрии. В нём удалось реализовать мультифункциональность помещений, а также проницаемость границ изнутри наружу. “Живой музей” это ориентированное на длительный срок концептуальное художественное действо, в котором, по причине его постоянной трансформации, застой кажется немыслимым. Однако, прежде чем я углублюсь в рассмотрение данной темы, я бы хотела описать месторасположение и различные помещения “Живого музея”.
В центре нью-йоркского района Квинс, на Винчестер Бульвар находится обширный участок, на котором расположен учреждённый государством Психиатрический центр Кридмур. На площади в 140 Га размещаются главный корпус, 17-этажное высотное здание, а также множество других не столь внушительных и современных, местами несколько обветшавших зданий из жжёного кирпича. Некогда эта лечебница была спроектирована для размещения в ней более чем семи тысяч пациентов. Сегодня, в виду проведения социально-психиатрической реформы, которая предполагает создание специализированных общежитий для людей, страдающих психическими расстройствами, здесь лишь около 500 мест. По причине указанного сокращения и вопреки тому, что различные фирмы занимают свободные площади, в настоящее время некоторые наиболее старые постройки всё ещё пустуют, образуя своеобразный город призраков.
Исключение составляет здание, которое изначально, с 1920 года, вмещало кухню и столовую. В 1983 году польский художник Болек Гречиньски, а также психолог и художник доктор Янос Мартон вместе с пациентами получили его в своё распоряжение, дабы провести ремонт, вдохнуть в здание новую жизнь и создать здесь “Живой музей”, целиком и полностью посвящённый искусству.
На протяжении последних десяти лет он беспрестанно разрастался за счёт картин, предметов, инсталляций, поэзии и многих других форм художественного выражения более чем 500 пациентов, являя намного большее разнообразие, чем, к примеру, “Мерцбау” Курта Швиттера, если попытаться сравнить этот инновативный проект с музеем истории искусства.
“Живой музей” отличает просторный центральный зал, к которому примыкают отдельные комнаты (бывшие столовые). Прямо у входа находится общая комната, в которой сразу же можно заметить письменный стол руководителя доктора Яноса Мартона. Столы и стулья расставлены по кругу, с тем чтобы у группы пациентов, занимающихся творчеством— самостоятельно, либо совместно— возникало чувство общности и сплочения. Остальные десять комнат используются, главным образом, в качестве художественных ателье отдельных художников, а также как выставочные залы. Центральный зал освещается через окно в крыше сквозь конструкцию из стальных балок, к которым посередине прикреплена внушительных размеров алюминиевая вытяжка, обставленная в форме четырёхугольника с ещё сохранившимися жаровнями из высококачественной стали для приготовления пиццы.
Можно окинуть взглядом центральный зал, стоя у окружной балюстрады верхнего этажа и отправиться на ознакомительную экскурсию по следующим помещениям. Любопытно тематическое и концептуальное деление: каждая из комнат украшена художественными работами пациентов на темы, имеющие в их жизни центральное значение— “Родной дом”, “Рабочее место”, “Церковь” и “Больница”. Множество различных изобразительных и языковых форм выражения на данные темы образуют инсталляции. В “религиозной комнате” (“religious room”), к примеру, соприкасаются друг с другом все религии мира, соединяясь в целостной и сложной инсталляции. Таким образом внутри темы “Церковь” отражаются и сопоставляются на основе равенства различные религии и мировоззрения. Рядом с религиозными и духовными образами находят своё место работы, концентрирующие внимание наблюдателя на человеческом бытии как таковом. Некоторые из них свидетельствуют о неизмеримых страданиях, которым подвергаются иногда беззащитные люди. Несмотря на то, что здесь меня захватывают размышления о собственной жизни и смерти, помещение создаёт отрадную атмосферу, способствующую успокоению и самоуглублению. Я с удовольствием уединяюсь здесь, чтобы поразмышлять, обрести новые стимулы для моей собственной деятельности и обогатиться свежими творческими идеями.
Внутренний двор “Живого музея” озеленён бесчисленным количеством растений, вьющихся вокруг скульптурных композиций, чей замысел перекликается с темами живописных изображений. Здесь мы являемся свидетелями того, как развитие и преображение соперничают с самим временем. Многие пациенты задерживаются в этом прекрасном саду, а некоторые из них взяли на себя обязанности по уходу за растениями, что позволяет им быть непосредственными участниками процесса роста, цветения и видоизменения. Ведь эти растения, вырабатывают для нас воздух, который мы воспринимаем в различных помещениях и который сохраняет нам жизнь. Их прекрасный запах увлекает нас в поэтические высоты, а их эфирные масла дают нам здоровье. Растения, однако, переживают не только процесс цветения, но и увядания, отмирания и превращения в почву, из которой они некогда произошли. Природный круговорот таким образом может быть здесь не просто познан символически, но и непосредственно наблюдаем.
К саду примыкают помещения, обозначенные как “Дом, милый дом”. Они обставлены в домашнем вкусе. Здесь в равной степени предусмотрены места для сна, принятия пищи и работы. Однако функциональность помещений не ограничивается соответствующими типами мебели. Напротив, каждый предмет здесь превращён в произведение искусства. Многие пациенты принимали участие в формировании общего облика, которое никогда не прекращается, как и во всех остальных помещениях “Живого музея”.
Инсталляция, находящаяся в комнате под названием “Больница”, очень выразительно передаёт давящее чувство от постоянной однообразности и стереотипов тотального учреждения. Ощущение отчаяния от невозможности как-то повлиять, что-то изменить в этом забытом всеми мире, в котором словно жерновами перемалывают людей, пронизывает до глубины души, как и работы, передающие впечатления от запертости внутри психиатрической больницы, похожей на тюрьму, и внутри собственного тела, отражающие атмосферу бюрократизма, временного и пространственного ограничения в тотальных учреждениях.
В этой комнате, например, стоит большой сосуд, сделанный из колючей проволоки, высотой около двух метров и диаметром в полтора метра, заполненный тысячами смятых чистых листов почтовой бумаги со штампами Кридмура. Это символ бюрократии, внутренней пустоты, недостатка в общении с внешним миром. Уложенные в центре комнаты блокноты олицетворяют собой историю болезни, отсчёт дней, наподобие отметок, которые делают тюремные заключённые, чтобы вычислить день своего освобождения.
В “Общей комнате” “Живого музея” всё не так, как обычно. Здесь не один телевизор, стоящий в центре комнаты, а целый набор из приблизительно двадцати разных телевизоров— маленьких, больших, цветных и чёрно-белых, установленных рядами и друг над другом. Все они включены, но не все работают безупречно, на некоторых есть только изображение. По нескольким телевизорам идут различные программы, все без звука, просто поток изображения и информации. Особенность телевизоров состоит в том, что все они отличаются своеобразием— покрыты надписями, некоторые целиком закрашены краской, которая в определённых местах просвечивается. В этой комнате существует не одна альтернатива— смотреть телевизор, либо курить— но, собственно говоря, возможность оформлять пространство и определять поведение, собственной интерпретацией современного мира дополнять представления других людей, а не воспринимать предписанные изображения.
В Музыкальной комнате два раза в неделю собирается группа пациентов и проводит “джэм-сессию” под руководством двух нью-йоркских музыкантов, играя на разнообразных инструментах, импровизируя и создавая собственные произведения. Здесь существует богатый выбор инструментов на любой вкус, а также качественное оборудование, позволяющее записывать сочинённые песни. Песни, текст и музыка которых пишутся исключительно пациентами. В настоящее время их репертуар насчитывает около сорока песен.
Фотографии здесь также уделено большое внимание: под руководством фотографа пациенты создают портреты друг друга. Таким образом возник внушительный коллаж из изображений отдельных людей, чья индивидуальность создаёт атмосферу “Живого музея”. Музей является открытым для общественности при условии подачи предварительной заявки. Пациенты имеют возможность заниматься творческой деятельностью с понедельника по пятницу с 9 до 12 и с 14 до 17-ти часов.
Как правило, здесь ежедневно занимаются от 20-ти до 30-ти пациентов. Вход и выход из музея не затрудняют запертые двери, они остаются открытыми в любое время. Поэтому летом многие пациенты остаются в прилегающем заросшем саду “Живого музея”, сидят, отдыхают, наслаждаются летним воздухом, некоторые стихийно создают скульптуры в стиле “лэнд-арт” из того, что могут найти вокруг себя, чтобы затем найти им место в окружающей природе. “Живой музей” открывает не только внутренние границы психиатрического комплекса: он является своеобразным наставником для художников, имеющих психические отклонения, представляя их миру. Янос Мартон организует выставки в галереях и музеях в Нью-Йорке и других городах Соединённых Штатов, а по возможности и в Европе. Преимущество “Живого музея” состоит в том, что он не обязан подчиняться законам художественного рынка, как это должны делать, например, художники из Гуггинга. Здесь никто не принуждён создавать картины на продажу в силу независимости от какого бы то ни было рыночного давления. Если выставка проводится за пределами Музея, художники могут присутствовать на её открытии с особого разрешения властей, получая, таким образом, возможность общения с широкой публикой. Поэтому в глазах многих пациентов Музей является мостом, соединяющим их с внешним миром, с реальностью.
Ещё один своеобразный мост был наведён благодаря документальному фильму “Живой музей”, снятому лауреатом премии Оскар Джессикой Ю (Jessica Yu). Фильм был создан по заказу НВО— одного из крупнейших американских телеканалов— и демонстрировался на всей территории США, а также на многочисленных кинематографических фестивалях. В своём фильме Джессика Ю очень проникновенно рассказывает о работах отдельных художников и их жизненном пути. Этот фильм нашёл широкое признание и ознаменовал собой дальнейший шаг на пути популяризации идеи творческих центров в психиатрии. Он стал отправной точкой для создания нескольких новых проектов подобного характера. Различные телевизионные программы, а также статьи в печати распространили идею “Живого музея” и в других странах.
Мост во внешний мир сооружался “Живым музеем” на основе различных предпосылок: с одной стороны, благодаря его открытости— гости могут посетить его, подав соответствующую заявку, как в группе, так и самостоятельно. Многие художники приходят сюда в поисках общения со своими коллегами, чьё мировосприятие зачастую является отражением глубочайших психических переживаний, следствием пороговых состояний, вызванных той или иной болезнью или навешивания общественного ярлыка, послуживших причиной помещения в психиатрическое учреждение.
Однако не только общество имеет возможность тесного приобщения. По замечательному высказыванию Яноса Мартона, в искусстве, будь то сознательно или бессознательно, раз за разом преодолеваются как психические, так и физические границы. Процесс формирования символического образа не стеснён запретами, любые фантазии могут быть символически воплощены и переданы. Создание произведений и наличие зрителя предоставляет художникам ценную возможность с помощью своего иногда бескомпромиссного изобразительного языка поделиться некоторыми душевными переживаниями, не поддающимися иному способу выражения. С учётом существующего информационного обмена, можно считать границы “Живого музея” в высокой степени проницаемыми.
Невидимые, но прослеживаемые невещественные границы коммуникативных механизмов могут быть внутренне преодолены благодаря воздействию творческого процесса, не знающего преград. Эти внутренние процессы получают отражение в произведении искусства и непосредственно воспринимаются зрителем. Косвенно происходит трансформация границы между художником и зрителем, устанавливается линия общения.
С одной стороны, речь идёт о невещественных границах коммуникации, которые внутренне преодолеваются посредством искусства, дающего как раз широкие возможности общения и преодолевающего границу между художником и зрителем. С другой стороны, на вещественно-пространственном плане существует дверь, которая позволяет пациентам войти или выйти, делает проницаемой границу между внутренним и внешним пространством, проницаемой также и для окружающих, для посетителей. Это граница с внешним миром, в котором мы выросли и который сломил многих по причине их неспособности или нежелания подстраиваться под потребительское общество и многочисленные требования повседневной жизни. Поэтому в таком учреждении, как “Живой музей” можно видеть своего рода приют, убежище искусства, где подобное инобытие, индивидуальные различия принимаются и поощряются.
В отличие от тотального учреждения, в котором действует система внешних формальных правил, в “Живом музее” существует система социальных норм. В смысле социальной пластики по Бойсу, взаимное гуманное отношение можно рассматривать как пластически определяемое пространство: так “Живой музей” формирует общину, путём социального взаимодействия создающую собственную жизненную атмосферу, а также пространство для деятельности. В этой солидарной общине художники помогают друг другу, будь то при обсуждении сложных вопросов творчества или при практическом совместном решении сложных задач, касающихся, например, поиска рамы для картины или сочетания материалов. Это взаимодействие происходит в тёплой атмосфере обоюдного доверия, предупредительности и уважения. Художники ценят творчество, талант и сильные стороны друг друга. Нередко здесь возникает настоящая дружба.
Негативные аспекты психических заболеваний превращаются в позитивные: так психический недуг рассматривается в качестве стимула для создания произведения искусства. Доктор Мартон утверждает даже, что единственное преимущество при психическом заболевании— это выдающаяся способность к творчеству: способность самовыражения, над которой обычный художник напряжённо работает годами, изначально присуща человеку, страдающему психическим расстройством. Чувствительность руководителя при этом особенно важна, дабы распознать индивидуальные способности и направить их в правильное русло. Доктор Мартон пытается предоставить художникам максимальную свободу даже свободу в выборе терапевтических средств, чтобы они учились брать на себя ответственность и принимать решения. Предоставление свободы действий пациентам является полной противоположностью подхода, типичного для психиатрических заведений, где к ним относятся как к недееспособным, ограничивая их активность. Опыт творчества, успешного осуществления поставленной задачи способствует подъёму самоуважения, пациент снова чувствует себя способным принимать решения и действовать. В случае, если пациенту разрешат жить в общежитии1, наличие навыков по принятию на себя ответственности и самостоятельность окажутся весьма полезными.
Лично я поняла, находясь в “Живом музее”, что формы социального взаимодействия могут быть существенно видоизменены при помощи методов общения с пациентами, практикуемых доктором Мартоном. Так он никогда не выступает с позиции власти, относясь к ним с доброжелательностью как к людям и художникам. Он отслеживает их способности и направляет их в нужном направлении, игнорируя поставленные диагнозы, которые зачастую предопределяют самосознание психически больных людей. Доктор Мартон пытается вместе с ними изменить их самовосприятие, чтобы они почувствовали себя не больными, а творческими людьми. Особое стремление доктора Мартона заключается в том, чтобы все работы были обрамлены для того, чтобы ещё более повысить ценность и значимость собственного творчества в глазах самих художников. Он предоставляет в их распоряжение высококачественные материалы— полотна и акриловые краски, пастельный грифель и т.д., а также достаточный объём пространства и времени.
Время— это ещё один немаловажный фактор при попытке изменить самовосприятие и создать атмосферу взаимной гуманности. В “Живом музее” каждый распоряжается временем по-своему, здесь не существует спешки, рабочий климат отличает спокойствие, отсутствие каких-либо раздражителей. Любой вправе определить для себя, когда работать и когда отдыхать. Таким образом получается избежать опасности, когда внутреннее развитие и рост сводятся на нет из-за неверного распределения времени.
Уже из описания пространственного решения “Живого музея” становится очевидным, что свобода действий пациентов ни в малейшей степени не может быть ограничена монофункциональностью помещений. Мультифункциональные помещения подвергаются постоянному видоизменению в соответствии с индивидуальными пожеланиями. “Живой музей” как целое представляет собой обширный, многолетний художественный проект. В нём нашло своё осуществление то, на что указывал ещё Бойс: каждый человек— это художник, творящий собственную жизнь. В “Живом музее” пациенты получают возможность экспериментировать не только с материалами, но и с различными сторонами своей сущности, формируя новое самосознание, чтобы, возможно, окончательно проникнуться социально признанной ролью человека искусства и избавиться от некогда приобретённого образа, связанного с помещением в психиатрическую лечебницу.
Художник, получивший право на собственное помещение, может привести его в соответствие со своими потребностями. Он может там работать, отдыхать, общаться с коллегами, может также и покинуть его. Стены не создают препятствий к свободному оформлению. Нет никаких формальных ограничений при обустройстве, фантазия не связана рамками. Художник самостоятельно отвечает за то, что происходит в его ателье. Он может путём конкретных действий оформить собственное пространство, привнеся в него нечто от себя, от своей индивидуальности.
Однако пациенты работают над изменением самосознания не в одиночку, но при помощи вовлечения в творческий процесс психотерапевта, который также может искать для себя новые формы выражения, экспериментировать с различными моделями поведения и способами самоотождествления— беспрепятственный информационный обмен и располагающая обстановка позволяют самому психотерапевту работать над собственным усовершенствованием. Диалог между ним как художником и другими художниками в ходе творческого процесса практически избавлен от опасности прийти к застою. Психотерапевт, таким образом, гораздо активнее задействован в процессе развития, что даёт ему возможность не только избежать столь часто отмечаемого духовного истощения, но и приобрести благотворный заряд.
В целом следует отметить, что внутри творческих центров наподобие “Живого музея” стало возможным внутреннее развитие людей, страдающих психическими недугами. Поэтому я выступаю за то, чтобы, несмотря на все мероприятия по сокращению социальных расходов, не упускались из виду интересы пациентов, чтобы и в дальнейшем поощрялось создание подобных альтернативных проектов в области психиатрии.
Сведения об авторе:
Руфь Ееман — профессиональная художница, получившая впоследствии образование по арт-терапии и лечебной педагогике; в течение нескольких лет активно сотрудничает с “Живым музеем” Нью-Йорка; проживает в Берлине.
Благодарности:
Выражаем благодарность службе переводов общества “Русско-немецкий обмен” и Артемию Утешеву, осуществившему перевод данной статьи.
Статья предоставлена: ИНОВИДЕНИЕ — Выставка творчества душевно иных